Прохожие, оказавшиеся на Гончаровской улице не поздним еще вечером седьмого декабря 1919 года, имели возможность наблюдать непривычную для нашего тихого городка сцену: по заснеженной мостовой наперегонки, мчались двое саней, запряженных рысаками, один – вороным, второй – каурым. Подпрыгивая на ухабах, ударяясь о притротуарные тумбы и обдавая зазевавшихся пешеходов ледяной крошкой из-под копыт, повозки неслись со стороны Московской (ныне ул. Ленина) по направлению к Кирпичной (ныне ул. Мира). Азартные крики седоков и свист кнутов, хлеставших по взмыленным крупам, то и дело разрывали вечернюю тишину.

В одной из повозок, той, что была запряжена вороным, кроме кучера, сидел молодой человек лет двадцати пяти – тридцати. В другой – двое парней в красноармейской форме и женщина, одетая в солдатский полушубок.

Так, под свист и гиканье сани свернули с Гончаровской на улицу Лассаля (ныне ул. К. Маркса). Здесь каурый вновь стал вырываться вперед, и когда он в очередной раз поравнялся с вороным соперником, пассажир саней последнего властно крикнул красноармейцам: «А ну, стой!!».

Возница натянул вожжи, и санки замерли на укатанной снежной мостовой. Человек, сидевший в подкатившем экипаже, представился: «Я – губвоенком Беляев, – и грозно поинтересовался, – Чья лошадь?».

Неожиданными соперниками военкома по импровизированной гонке оказались командир второго отделения Симбирского Конского Запаса двадцатидвухлетний Константин Алексеевич Шклов и его ездовой – красноармеец Бугинов. Их спутница назвалась Ольгой Николаевной ­– хозяйкой дома № 10 по Всехсвятскому переулку (ул. Робеспьера). Во всяком случае, так позже утверждал Беляев.

Намного робея перед внезапно возникшим начальством, командир отделения принялся объяснять, что гоняет по улицам не ради забавы, а таким образом проверяет беговые возможности новой лошади, недавно поступившей в Конный Запас.

– Ладно, разберемся, – раздраженно буркнул военный комиссар и, приказав Шклову завра явиться к нему в военкомат, уехал.

На следующий день незадачливый гонщик вновь принялся объяснять, что катался не просто так, что его вестовой и пассажирка вообще ни в чем не виноваты, что Ольга Никлаевна, в доме которой они с женой снимают квартиру, вообще оказалась в санях случайно… А узнав о намерении военкома издать в связи со случившимся приказ по гарнизону, командир отделения стал просить этого не делать, дабы не скомпрометировать его спутницу перед ее мужем.

Но «приказ № 526 по частям и учреждениям Симбирского Губернского Военного Комиссариата» все-таки появился. Он вышел 9 декабря 1919 года и на следующий день был опубликованного в газете «Заря». По поводу дорожно-транспортного инцидента в нем говорилось: «В целях пресечь безобразия среди командиров и сохранения столь драгоценного для нас конского состава, ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Командира второго отделения Конного Запаса Шклова отстранить от должности. Юридической части Губвоенкомата в 24 часа расследовать это дело и передать в Революционный Трибунал.
2. Командиру Конского Запаса объявляю на первый раз выговор за недосмотр и упущения».

Восстановив, таким образом, дисциплину и порядок в гарнизоне, Петр Васильевич Беляев, видимо счел инцидент исчерпанным. Однако история только начиналась.

Спустя полторы недели – восемнадцатого декабря 1919 года – «Дело Шклова» рассмотрел Полковой Суд при Симбирском Конском Запасе.

Институт полковых судов был учрежден декретом СНК 10 июля 1919 года. Они создавались при каждом полку и других отдельных частях войск Рабоче-Крестьянской Красной Армии, как фронтовых, так и тыловых и заменяли действовавшие с 23 июля 1918 года ротные товарищеские и прифронтовые полковые (отрядные) суды.

Состав полкового суда избирался на полгода и состоял из председателя, двух постоянных судей и заседателей. При этом к моменту избрания каждый из них должен был отслужить не менее двух месяцев, не быть лишенным избирательного права и знать грамоту. А председателям и судьям, кроме того, полагалось иметь теоретическую или практическую подготовку в области судопроизводства, или хотя бы – политический опыт работы в пролетарских организациях партий, профессиональных союзах, рабочих кооперативах, фабрично-заводских комитетах и советских учреждениях.

Перед началом процесса суд имел право провести дознание, для производства которого назначались специальные лица, в том числе и один из полковых судей.

Рассмотрению этих судов подлежали дела о преступлениях и проступках военнослужащих, как общегражданские, так воинские.

Был такой суд и при Симбирском конском запасе в составе председателя Николая Чуркина и полковых заседателей Федора Котенкова и Андрея Запуляева. Именно они, рассмотрев в публичном заседании «дело Шклова», обвинявшегося в незаконном пользовании казенной лошадью, нашли вину подсудимого вполне доказанной.

В приговоре сказано: «Принимая во внимание, что таковое отношение обвиняемого Шклова, как лица, состоящего в командном составе, к столь ценному имуществу Республики, каким являются лошади, в то время, когда пролетариат напрягает все усилия к последней победе над контрреволюцией, является тяжелым преступлением перед Революцией».

«Руководствуясь социалистическим правосознанием», суд приговорил «командира второго отделения Симбирского Конского Запаса Константина Алексеевича Шклова к отстранению от должности с лишением права занимать командные, административно-хозяйственные и прочие ответственные должности в Красной Армии», а также к тюремному заключению на один год. В общем, покатался.

Но и это был еще не конец истории. Приговор, вынесенный сослуживцами, Шклов обжаловал в Кассационном Присутствии Совета Полковых Судей Симбирского Военного Судебного Округа. А тот передал дело на новое рассмотрение в Полковой Суд при Симбирских советских пехотных командных курсах (ССПКК).

Здесь к делу подошли более вдумчиво, назначив предварительное дознание, которое было поручено курсанту четвертой роты Соколову-Сиверцеву. Тот принялся копать и раскопал кое-что интересное.

Так, военком утверждал, что в тот злополучный вечер он возвращался с митинга с одним своим товарищем. Вместе они доехали «до угла ул. Гончаровской и другой, названия которой он не знает», где товарищ вышел, а Беляев со своим кучером покатили дальше. А потом началась та самая неожиданная гонка. Однако, это была неправда. Точнее, не вся правда.

Курсант не поленился побеседовать с военкомовским кучером Сергеем Ивановичем Тарабановым. И тот рассказал, что возил начальника не только на митинг, а еще и на концерт, проходивший в здании бывшей духовной семинарии (ныне – Гончарова, д. 30). Но, самое главное, военком в тот вечер был не один, а с некоей женщиной, с которой провел практически весь тот день. Выйдя с концерта, Беляев приказал, было, ехать домой, в его холостяцкую квартиру на улице Лисиной (К. Либкнехта) д. 4. Но незнакомка попросила подвезти сначала ее, и он велел катить по Гончаровской прямо. Именно в этот момент и началось состязание с неизвестными санями. Так, наперегонки и домчались до угла Кирпичной, где «товарищ» вышла, а военком погнал дальше.

Оказалось также, что приврал Беляев и по поводу пассажирки в санях Шклова, упомянув некую Ольгу Николаевну. Дотошный курсант поговорил и с ней.

Ольга Николаевна Заклюшина сорока одного года от роду действительно жила с мужем в собственном доме № 10 по Всехсвятскому переулку (ул. Робеспьера), где снимали квартиру супруги Шкловы. Весь вечер 7 декабря, Заклушная, по ее словам, провела дома в кампании супруга, квартирантки А.Я. Шкловой и пришедшего к ним в гости письмоводителя Конского Запаса И.Г. Иванова. А об инциденте с гонками узнала позже из газеты, прочитав опубликованный в ней приказ.

Но, что же за женщина сидела тогда в санях командира отделения конного запаса? И была ли она вообще? Выяснилось, что была.

«В семь часов вечера 7 декабря я выходила из аптеки, что помещается на Гончаровской улице, против Вознесенской церкви (на этом месте сейчас сквер И.А. Гончарова). Переходя через улицу, я увидела сани, на которых ехал мой муж и вестовой его гр. Бугин. Заметив меня, они остановились, и мой муж предложил мне сесть вместе с ними», – рассказала Соколову-Сиверцеву супруга Шклова. Женщина забралась в повозку, и они поехали по Гончаровской улице в сторону Старо-Казанской (ныне Красноармейской), не доезжая последней, заметили обгонявшие их сани, запряженные черной лошадью, – сообщила двадцатидвухлетняя Александра Яковлевна.

Опрашивая женщин, дознаватель почему-то не обратил внимания, что, по крайней мере одна из них лжет. Ведь если Шклова, по словам Заклушной, весь тот вечер провела с ней дома, то как она могла одновременно кататься с мужем в санях?

Так или иначе, но сведения, добытые дотошным курсантом, наводят на мысль о том, что, издавая приказ по поводу уличной гонки и отдавая командира отделения под суд, военком преследовал цель не столько сохранения «драгоценного конского состава», сколько мстил наглому молокососу за пережитое публичное унижение.

Петру Васильевичу Беляеву на тот момент исполнилось двадцать семь лет. А судя по тому, с какой легкостью он вступил в уличную гонку, молодой военком был к тому же человеком азартным и честолюбивым. Видимо, он очень гордился своим конем, считая его самым сильным и резвым в гарнизоне. И вдруг выяснилось, что на самом деле любимый рысак таковым не является! Что появился некто, способный не только состязаться с вороным на равных, но и обгонять его! Причем, этот удар по самолюбию случился на глазах почтеннейшей публики! Но, самое главное – в присутствии женщины, к которой Беляев, судя по всему, был не равнодушен. И вот вместо триумфа – позор! А вместо восхищенья – насмешка, проскользнувшая в прикрытых длинными ресничками глазах. И все это – из-за какого-то конюха! Ну, как тут было не вскипеть?

Заседания суда при Симбирских пехотных командных курсах РККА по делу Шклова началось 31 марта 1920 года в 13 час. 30 минут и длилось четыре часа. В половине шестого огласили приговор: подсудимый вновь был признан виновным в предъявленном ему обвинении. Но наказание оказалось мягче – никакого тюремного заключения. Только лишение права занимать командные и административно-хозяйственные должности в течение следующих восьми месяцев.

Не обошел суд вниманием и азартного военкома, сочтя необходимым привлечь к ответственности и его за «незаконное пользование казенной лошадью в личных целях». Это «преступление» по мнению суда, выразилось в том, что когда 7 декабря 1919 года Беляев ездил на митинг и возвращался с него на казенной лошади, то пользовался ею не по делам губвоенкомата, а по общепартийным, между тем, как лошадь полагалась ему не как партийному товарищу, а именно как военному комиссару. И что совсем уж возмутительно, ездил он в тот день на казенных санях не один, а с какой-то дамой, личность которой, надо отдать ему должное, Петр Васильепвич так и не раскрыл.

И, наконец, по мнению суда, именно военком своим поведением на дороге спровоцировал бывшего командира отделения конного запаса Шклова вступить с ним в состязание, которое в итоге «приняло характер беговых скачек по городу».

Но поскольку судить Беляева суд пехотных курсов права не имел, то дело в отношении него было направлено по подсудности и подследственности в Симбирский Губернский Революционный Трибунал. Он и поставил, наконец, точку в этой истории, какого бы то ни было состава преступления.

Полковой же суд командных курсов Трибунал предупредил «о недопустимости использования своих судебных прав в целях предосудительной придирчивости и сведения личных счетов».

А вороного жеребца военком, говорят, сменил.

ГАУО Ф. Р-125, оп. 2, д. 503. Л. 1,3,5,6,7,7об., 8, 8 об.9,10,11,2,13,14, 15.

pravo.gov.ru/proxy/ips/?doc_itself=&nd=196025719&page=1&rdk=0&intelsearch=%EF%EE%EB%EE%E2%EE%E9++&link_id=15#I0

Владимир Миронов